Хотелось плакать, но, поразмыслив, решила отложить это дело «на попозже»: в конце концов, не зря же я накрасила глаза. И это «попозже» наступило, когда я сидела за своим столом в страшных терзаниях по поводу заголовка. Мало того, что он не придумывался, вообще все было не так, и на душе было тоскливо, как в подъезде с выключенным светом…
Но дело было, конечно, не в колготках и уж тем более не в заголовке. Просто Миша, улыбчивый паренек из соседнего отдела, который так мне нравился, неделю назад уволился. И сообщил мне об этом так буднично и просто, что и описать не могу, каких сил мне стоило сдержаться и не взвыть в голос! Нет, я вообще-то не поклонница служебных романов, но разве сердцу прикажешь? И, поскольку никаких звонков от него не было, я четко ощутила точку, поставленную в конце этого толком даже не начатого предложения. Мои надежды бодро стекали по щекам и были солоноваты на вкус…

Стрелка круглых часов качнулась; дело шло к шести – я отдежурила. Запихнув в сумку чейзовский детектив, гулко хлопнула дверью в опустевшей редакции. На наряженной в конце коридора елке мерцали, покачиваясь, шарики. Опять захотелось зареветь. Ну, хватит, хватит уже…

Лифт выплюнул меня на площадку, стеклянная дверь охнула за спиной: наверное, я своим настроением раздражала даже неодушевленные предметы. На улице было тихо и темно, в окнах домов – радостно и ярко. Странно, зачем люди вешают шторы, если не имеют привычки их задергивать? Так и живут – вся жизнь на виду. Вот елка в комнате, угол комнаты освещен голубоватым светом – там, очевидно, телик. А в кухонном окне по соседству мечется тетка в бигудюшках; наверное, режет «оливье» – без него Новому году не быть…

А Миша не позвонил. Ну и пусть. Пусть. Я перестала шмыгать носом и вдруг отчетливо поняла, что никого не хочу видеть и слышать. Встречу Новый год одна. А потом навру, если спросят, что была в ресторане… Или не буду врать, я же не знаю толком, что там подают, значит, все равно «проколюсь»…

Телефон-автомат проглотил монетку, и мама почти сразу взяла трубку – значит, тоже была на кухне. И тоже спешила: к ним с папой приходили гости, а все было в «полуготовности».
– Ну, ты придешь?
– Не, мамуль, – наигранно веселым голосом начала я, – меня тут пригласили в компашку, мы за городом отмечать будем. Я позвоню, если будет откуда. Папу поцелуй. С наступающим!
– Ну, давай, давай, детка. – Она была деловита и явно думала о чем-то другом. – Постарайся позвонить. Целуем тебя.

Ну вот. Трубка клякнула о металлический рычаг – вот все и разрешилось. Теперь даже им нет до меня никакого дела… Как и Мише. Ну и пусть! И, полная решимости, я отправилась домой.

Улица Правды утопала в снежных хлопьях, которые все веселее падали с неба на недавно вычищенный тротуар. А внизу снег вился поземкой, выписывая каллиграфическим почерком какие-то витиеватые буквы; точки и запятые, в которые он собирал хлопья, делали эти снежные предложения «живыми». Я даже попыталась что-то прочесть, но поземку крутануло еще раз, и фраза стерлась…

На Ленинградке машин тоже почти не было. Их, к слову, тогда вообще было значительно меньше. Как и магазинов, и рекламы, и ярко освещенных витрин… Ветер раздул мою куртку колокольчиком; пришлось осаживать ее по бокам руками, отчего стало смешно. На пустой остановке я присела на скамейку; поземка мигом положила возле моих ног огромную белую собаку-сторожа. Становилось все холоднее; автобуса не было, как, собственно, и такси. А пешком идти – одинаково, хоть на «Белорусскую», хоть до «Динамо». Но ветер такой, что лучше на остановке посидеть…

Я засунула руки в рукава, пытаясь согреться, и тут за спиной раздался хрипловатый, жалкий голос:
– Внучка, помоги!

От неожиданности я подпрыгнула. А обернувшись – поразилась, как сразу не заметила сидящего возле сигаретного киоска бородатого деда. Он протягивал мне руку:
– Ой, внучка, ногу как больно!
Я обхватила деда, приподняла и попятилась, силясь поставить на ноги, но он безвольно висел на мне, причитая:
– Нога-а-а…
– Вы ее что, сломали? – деловито принялась я расспрашивать.
– Подверну-у-ул, ду-у-маю, – завывал дед жалостливо.

Невероятными усилиями я переволокла дедулю на лавочку. Снежная собака деликатно подвинулась. Дед, кряхтя, вытянул ногу и принялся растирать бедро руками в больших вязаных рукавицах.

– Что ж мне делать-то, внучка? Вот дурак старый! Я ж на Новый год к внучке своей должен поспеть. Ее забрать, да и… Ехать по делам. А добираться – на перекладных, да пешком потом…
– Вам что, в другой город? – спросила я. Деда было жаль.
– Зачем – в другой? – будто бы изумился дед. – В этот. На «Речной вокзал» мне, а там пешочком. Или еще на автобусе, если подойдет. Но он редко ходит.

Я села рядом. От деда капельку пахло спиртным. Он будто прочел мои мысли:
– Да не пьяный я. Друга поздравлял, выпили по стопочке. Он меня проводить хотел, да я отказался – сам, мол, быстренько. Вот и грохнулся, старый дурень…

«Дед к внучке спешит. А что я, собственно, забыла дома?» – размышляла я. Меня там никто не ждет – пустая, от моего деда оставшаяся, квартира, синяя курица в морозилке. Даже хлеба нет. Одна тоска. Тоска без хлеба… Ну, нет, наверное, для меня Нового года в этом году. И чтобы окончательно принять этот факт, я произнесла вслух:
– Я вас провожу, не беспокойтесь.
– Да что ты, внучка, – ошалело вскинул голову дед. – Новогодье на пороге! Вьюжит как! Тебе к милому надо, а не дедуле помогать…
– Да ладно… Нет у меня милого. Я совершенно свободна.
Пока дед оторопело лепетал слова благодарности, показался автобус; он был пуст и холоден, точь-в-точь мой холодильник. Подсадив деда, я залезла следом, и автобус рванул по Ленинградке, рассекая тупым лбом хлопья нарастающего снегопада.

Потом мы пересели на другой автобус, вылезли, наконец, у «Речного», пытались дождаться еще одного автобуса, но отчаялись; в результате, побрели пешком. Дед висел на мне кульком, но рассказывал такие забавные истории, что я совершенно не жалела об этой «авантюре». Хоть не одна...

Район я тот знала совсем плохо; моя страсть и стихия – московский центр, с ласковыми, родными названиями. Крутя головой, я с интересом осматривалась – а ничего, современный район, но весьма даже…

– Видите, благодаря вам я на экскурсию попала! – остановила я очередной поток дедулиных благодарностей.

Он засмеялся – ну, мол, смотри, коль такая упрямая…
Я и смотрела. Мелькнуло название «улица Фестивальная», а потом снег начал лепить так, что разобрать что-либо стало вообще невозможно…

Не спрашивайте, сколько мы шли. Скажу лишь, что ужасно устала. А дед вообще был еле жив: он все сильнее опирался на меня и подволакивал ногу, а иногда даже постанывал, хоть и пытался спрятать охи в плотную, снегом забросанную бороду.

– Ну вот, пришли! – сказал он, наконец, и я с изумлением увидела небольшой уютный домик – точь-в-точь как из сказки, слепленный будто изо льда, весь покрытый снегом. Из трубы вился дымок; хлопья снега подпрыгивали в нем, прежде чем раствориться.
– Мы что, из Москвы до области дошли? – изумилась я, разглядывая сторожку.
– Да почти, – охнул дед, отпустив мое плечо и ухватившись за шаткую калитку. – Спасибо тебе, внучка, милая, спасибо. Век не забуду. Прости, домой не зову – и так насилу успел…
В другой раз мне было бы обидно, что после такого милого путешествия человек даже не предложил мне чая. Но я почему-то очень хорошо понимала, что он действительно страшно куда-то спешит.

– Да ладно, бросьте. – Мне хотелось ему что-то сказать, но совершенно не знала что. И потом, на меня вдруг навалилась такая бешеная усталость, что единственное, чего мне хотелось в тот момент, – оказаться поближе к дому.

Я махнула рукой, дед заковылял к дому, и через минуту, обернувшись, я уже не увидела сторожку – снег залепил все вокруг. Вскинув руку, я с трудом рассмотрела часики – без двадцати двенадцать.

– Куда ж меня занесло-то? – едва успев подумать это, я услышала шелест шин. Рядом остановилось такси. Пожилой дядька в кожаной куртке – такой, как рисуют таксистов в книжках, – перегнулся через сиденье и открыл дверцу: «Садись!»
– В центр? – спросил он, когда я с наслаждением забралась в машину.
– Угу, – хмыкнула я. И, наверное, тут же заснула. Потому что совершенно не помню – ни как мы ехали, ни сколько; я спала, хотя, вроде, и не закрывала глаз. А потом по радио куранты начали свои серебряные переборы. Таксист, слегка повернув голову, сказал:
– Ну, с Новым годом!

Я поздравила его в ответ, и подумала, что даже не спросила, как звали того деда. Какая глупость… Впрочем, зачем мне это? Закрыв глаза, я позволила мягкой и теплой машине себя убаюкать. Во сне мне привиделся Дед Мороз – настоящий, с каким встречаешься только в детстве; его борода была плотно залеплена снегом, да и на мешке с подарками снег лежал горой. Он шел по улице, опираясь на Снегурочку; если приглядеться, было заметно, что дед хромает…

Таксист не взял с меня денег. В честь праздника. Дома я мгновенно заснула. А утром меня разбудил Мишин звонок.

...С тех пор прошло 15 лет. Нашей с Мишей дочке, тоже Оле, сейчас 14. Сыну Васе – три. Мы все любим Новый год.